Мэри Лэвин «Сузик»

СУЗИК^l

— Шел бы ты лучше в лавку, Дэниел!

На пороге кладовой, где он, стоя на коленях, открывал ящик с посудой, стояла Ханна. Он покачал головой. От Ханны в лавке мало проку. Опершись о ящик, он без особого труда поднялся на ноги: в свои шестьдесят лет он не очень-то страдал от ревматизма. Как бы там ни было, но и Ханна, и Кейт без конца повторяли, как он хорошо сохранился. Именно сохранился: жизненные соки в нем уже иссякли.

— Иду, иду, не кричи, — недовольно пробурчал он, услышав, что Ханна снова идет к дверям. Еще несколько минут, и он распаковал бы ящик. Он терпеть не мог бросать работу на середине. Сам виноват: незачем было и начинать, пока не вернулась Кейт.

Надо было дождаться ее возвращения. Вряд ли она долго пробудет в городе, — она и пошла-то туда всего на полчасика, потому что как раз сегодня открылась выездная сессия, а ей всегда доставляло удовольствие смотреть на приезжих у суда, в особенности на стряпчих и адвокатов. Она всегда тянулась к людям чистых профессий. И Ханна, надо сознаться, разделяла ее вкус. Они ничуть не изменились с тех пор, как еще молоденькими девушками решили, что все они — он, разумеется, тоже — непременно сделают блестящие партии. Что ж, они их не сделали, вот так-то.

Прежде чем войти в лавку, Дэниел похлопал себя по тощим ногам, сначала по левой, потом по правой, стряхнув приставшие к ногам опилки. И только тогда открыл дверь.

Посреди лавки, опираясь на трость с серебряным набалдашником, стоял элегантно одетый молодой человек. В особенности бросались в глаза его замшевые перчатки. «Какой-нибудь стряпчий из Дублина», — насторожился Дэниел.

Настороженность, однако, не помешал ему держаться просто и приветливо.

— Здравствуйте, сэр, — сказал он.

Незнакомец тоже держался просто и приветливо.

— Здравствуйте, мистер Доггет, — сказал он. — у Вас превосходная лавка, — и, глядя на полки, добавил: — И ассортимент превосходный, насколько могу судить.

Он снова повернулся к Дэниелу и улыбнулся.

— Боюсь, то, что мне нужно от Вас, не умножит Ваши доходы.

Такая кротость в покупателе показалась Дэниелу необычной. Он решил было принять гордую позу человeкa, безразличного к доходам, как к большим, так и малым, но незнакомец предупредил его.

— Мне нужны кое-какие сведения, — сказал он, склоняясь над прилавком.

Непривычное в устах покупателя слово не сразу дошло до Дэниела, тем не менее он почувствовал смутное беспокойство.

Но для беспокойства, очевидно, не было ни малейших оснований. Молодой человек просто хотел узнать об одной семье, которая когда-то жила здесь, в городке. Он уже ко многим обращался, но безуспешно, и, в конце концов ему посоветовали поговорить с ним, Дэниелом.

— Конечно, конечно, — сказал Дэниел, как только понял, чего от него хотят. — Охотно Вам помогу. Как их звали?

— Собственно говоря, — сказал молодой человек, — семья, которой я интересуюсь, давно уже уехала из этих мест. Мне просто хотелось взглянуть на дом, в котором они жили, или на то, что от него осталось, потому что сам-то домишко, наверно, давно развалился. — Он помолчал немного. — А звали их Меллоуз, — закончил он.

Словно искра вспыхнула на мгновение в тусклых глазах лавочника. Во всяком случае, молодому человеку так показалось. Или, может, он ошибся? Но когда старик заговорил, голос его звучал ровно.

— Конечно, я знал этих Меллоузов, — сказал он. — Большая семья с кучей детей.

— Да, это они и есть, — подтвердил молодой человек.

Дэниел отозвался не сразу.

— Вас интересуют подробности о ком-нибудь одном? — наконец спросил он. На этот раз голос его звучал несколько напряженно.

— Да, — сказал приезжий. — Я интересуюсь одной из дочерей. Ее звали Мери. Мери Меллоуз.

— А! — Было ясно, что Дэниел ожидал услышать другое имя. Молодой человек почувствовал, что атмосфера разрядилась.

— Вы ее знали? — спросил он, но тут же понял, что задал лишний вопрос.

Однако Дэниел ответил в высшей степени вежливо.

— Затрудняюсь сказать, — пробормотал он. — Наверно, она из этих Меллоузов, Меллоузов с Медоу-лейн. Но я что-то не помню, чтобы у них была девочка по имени Мери.

— Медоу-лейн! — воскликнул приезжий. — Да именно так. Мери Меллоуз с Медоу-лейн. Я всегда говорил: звучит как название песни.

— Наверно, это те самые Меллоузы, — сказал Дэниел, невольно вовлекаясь в разговор. — По-моему, я их всех знал, а вот Мери не припоминаю. Нет, никакой Мери не помню. — Он покачал головой. — Правда, их было столько, что и не счесть. Может, она была из тех, что жили здесь до меня. Но все равно я хоть что-нибудь о ней бы да слышал. Погодите. Первая, Эллен, самая старшая, была у них вместо матери. Сама-то миссис Меллоуз совсем сошла на нет, нарожав такую ораву. Эллен выпало растить их всех. Потом шли два сына — те, что уехали в Америку, и еще один — Роджер, который умер. Нет, вру: Роджер уехал в Австралию, а умер вовсе Бартлет. И девчонка — ее звали Бесси. Она еще школьницей утонула в реке. Следующей была Джуди. Джуди взяли в служанки мои двоюродные сестры, но теперь она у них уже не живет. Под-накопила деньжат и, если не ошибаюсь, обзавелась лавкой. Говорят, она теперь богачка. Потом шел Тод. Вот что с ним сталось — не знаю; он был какой-то шалый. Потом — Бриджит. Эта пошла в служанки к инкассатору, который жил тогда в нашем городе, а когда его сделали управляющим где-то на юге, он взял ее с собой. Вот, пожалуй, и все, — на какую-то долю секунды старик умолк. — Кроме одной, — проговорил он скороговоркой. — Уж не ее ли вы имеете в виду? — И, не дожидаясь ответа, добавил тоном, пресекающим дальнейшие расспросы: — Но ее звали иначе, не Мери.

Молодой человек почувствовал неотступное желание узнать побольше именно об этой девушке.

— А как ее звали? — спросил он.

Этот новый вопрос пришелся Дэниелу явно не по душе. Ему понадобилось призвать на помощь все свое уважение к представителям чистых профессий, чтобы заставить себя скрыть закипавшее в нем раздражение.

— Пустая девчонка, — отрезал он. — Работала у нас в доме. — Он помолчал. — Поломойкой, — добавил он сердито, словно кому-то в отместку.

Молодой человек, который тотчас уловил в тоне старика злобные нотки, внимательно посмотрел на него.

— Как же все-таки ее звали? — негромко повторил он.

Худое, безвольное, лицо Дэниела передернулось — он явно не умел запираться, и его упорство стоило ему больших усилий.

— Мы обычно звали ее Сузик, — вдруг решился он, и на его подергивающееся лицо стало тяжело смотреть.

— Сузик! — такое интимно-ласкательное имя поразило приезжего.

— Да, Сузик, — сказал старик. — Мы стали звать ее так здесь, в доме, и прозвище пристало к ней. Уж очень оно к ней шло, — сказал он, конфузясь. — По правде говоря, это я прозвал ее Сузик, — добавил он и еще больше сконфузился.

Сузик! Словно засушенный в книге цветок внезапно снова налился соками, ожил и заколыхался на ветру. Сузик! Он произнес это имя — и образ самой девушки вдруг с такой силой вспыхнул в его памяти, что его холодное сердце, сердце старого бобыля, сразу же оттаяло и потеплело.

— Вначале, когда она появилась у нас в доме, я понятия не имел, как ее зовут. У нас всегда прислуживали девчонки Меллоуз, не одна, так другая. До неё их сменилось уже несколько. Как их звали — не помню. Какое-то время у нас работала Джуди. И бедняжка Бесси — та, что утонула,— не раз прибегала сюда после школы. Помогала в лавке, таскала помои. Одна из этих Меллоуз всегда крутилась здесь в доме. Я их даже не замечал. По мне все они были на одно лицо, замызганные дурнушки. Когда я встречал их в доме, они были кротки со мной, как овечки. Зато вечером на улице проказливы, как обезьяны. Не приведи бог пойти напрямик по их Медоу-лейн. Ходить мимо этих лачуг было пыткой. С полдюжины чумазых Меллоуз непременно сидели в темноте у дома. Они и свистели, и улюлюкали, и пересмешничали всласть! Зрение у них было как у кошек, ночью они вас видели, а вы их — нет. И на следующий день чувствуешь себя, бывало, дурак дураком: поди знай, может, вот эта тихоня, которая сейчас подает тебе обед, вчера в темноте честила тебя и безобразничала больше всех. Хотите верьте, хотите нет, я их никогда не различал, пока не заинтересовался этой Сузик. Я называл их первым попавшимся именем, и они откликались на любое. Чаще всего на Джуди или Бесси! А моя матушка, упокой господь ее душу, и вовсе называла их «эти Меллоуз», и все. Как я вам сказал, это я прозвал ее Сузик. А как ее окрестили при рождении — даже не знаю. Ну, а потом с моей легкой руки весь городок стал так ее звать. Даже когда волосы у нее отросли, хотя, по-моему, потом это имя уже меньше ей шло. Да и самой ей, когда она стала постарше, не нравилось ходить в Сузиках.

«С таким именем меня никто замуж не возьмет», — говорила она мне не раз.

«Придумай себе другое», — отвечал я.

«Попробуй придумай в таком паршивом городишке, как наш! Мне от этого прозвища вовек не избавиться, разве что самой уехать отсюда!»

Иногда она прямо из себя выходила из-за этого имени.

«Это ты виноват, — накинулась она как-то на меня. — Все от тебя пошло».

Я только рассмеялся в ответ.

«Может, в том, что ты подцепила стригущий лишай, тоже я виноват?» — поддразнивал ее я, и она еще пуще злилась. Она не выносила, когда поминали про лишай. Видите ли, не успела она объявиться у нас в доме, как у нее обнаружился этот лишай. Тогда еще была жива матушка, и я как сейчас помню день, когда все это началось.

«У девчонки Меллоуз голова в парше, — сказала матушка. — Ручаюсь, у нее лишай. Беда с этими Меллоузами. Работать они умеют, но никогда не знаешь, какую заразу притащат в дом. Придется отправить девчонку в больницу — пусть ее там проверят». Матушка как в воду глядела: в больнице подтвердили — лишай. Матушка тут же отослала ее домой и велела лечиться. А вечером сестры вернулись из города с потрясающим известием: эту Меллоуз обрили наголо. Во время прогулки она случайно попалась им на глаза, и они чуть ли не бежали всю дорогу домой — так им не терпелось сообщить эту новость матушке. Они уже было повернули назад, как вдруг у самой околицы им послышалось, будто за изгородью вдоль дороги кто-то плачет. Ханна не хотела задерживаться. Она сказала: «Никого там нет». Но Кейт подошла к изгороди и, заглянув за нее, увидела нашу Меллоуз с обритой головой. Та лежала ничком в траве и так горько рыдала, что даже не слышала, как сестры рассмеялись. Ей, видно, стыдно было идти в таком виде по городу, вот она и перемахнула через забор в конце больничного двора, убежала в поле и спряталась за изгородью, где мои сестры и нашли ее. И когда они пролезли через изгородь, чтобы узнать, что с ней стряслось, она сказала, что подождет, когда стемнеет, и только тогда пойдет к себе, на Медоу-лейн.

«Чтобы простудиться и умереть? — сказала Кейт. — Ну нет, я этого не допущу. Сейчас же вставай и ступай домой. При свете так при свете. Кто на тебя будет смотреть, на такую грязнулю».

При последних словах лицо Дэниела приняло смущенное выражение. Возможно, они вырвались у него нечаянно.

— Сестры вообще ее не жаловали, — продолжал он, — но на этот раз их, пожалуй, не в чем обвинить: кругом пасся скот, и коровы с телятами уже обступили её со всех сторон, дыша на нее и обнюхивая, а сестры, без сомнения, опасались, как бы они ее не покалечили. Ханна и Кейт, что бы о них ни говорили, всегда вседелали из лучших чувств. Этого за ними нельзя не признать. Как бы то ни было, они погнали девчонку домой, а сами пошли сзади. Вечером они подробно рассказали матушке, как было дело. Ничего смешнее они в жизни не видели, — сказали они. Эта Меллоуз упиралась, как телок, которого гонят на убой. Она держалась середины дороги, и им приходилось поминутно толкать ее в спину: иначе она не шла; а когда они поднялись на холм, откуда начинается Медоу-лейн, она как-то изловчилась, подхватила юбку и, набросив ее, словно шаль, на голову, метнулась к своей лачуге, будто стая гончих гналась за ней по пятам. Они прямо бока себе надорвали, Ханна и Кейт. Они стояли на холме, глядя оттуда, как она несется вниз по улице, и больше всего их забавляла ее допотопная нижняя юбка. К тому же черная как вакса! Уж они хохотали, хохотали... Ханна прямо зашлась от смеха. Кейт пришлось напомнить ей, что они не одни на улице. Тогда она взяла себя в руки: сестры всегда очень заботились о том, чтобы не уронить достоинства нашей семьи. Но матушка посмотрела на дело с практической стороны. Ей это совсем не показалось забавным. Ее беспокоило, как мы обойдемся без работницы: ведь стригущий лишай не проходит за несколько дней.

На деле все оказалось не так страшно. Болезнь вовремя захватили. Матушка навела справки в больнице, и там сказали, что через неделю-другую девчонку вполне можно будет пустить в дом и что ей как следует обработали голову. Тут-то и началось настоящее представление. Оказалось, что из-за бритой головы девчонка ни за что не хочет вернуться. Она готова была утопиться, лишь бы не показываться в таком виде людям. Ни уговоры, ни угрозы на нее не действовали. Мать сама спустилась к ней в лачугу, но она отказалась наотрез. А когда сестры пошли на Медоу-лейн, она к ним даже не вышла.

Дэниел вдруг бросил на молодого человека быстрый взгляд.

— Понимаете, мне кажется, больше всего она стеснялась меня, хотя до той поры я ни разу даже не взглянул в ее сторону. И все-таки, мне кажется, не шла она из-за меня. И только после того как я случайно встретил ее вечером на улице, она явилась.

А было это так. Как-то летним вечером, примерно месяц спустя, после того как она ушла от нас, я возвращался с прогулки возле озера, где я любил бродить; и так как уже смеркалось, решил сократить себе путь и свернул на Медоу-лейн, предварительно оглядев ее из конца в конец, чтобы проверить, не шныряют ли у своей лачуги эти Меллоузы. Улица, как мне показалось, была пуста. И вот когда я прошел примерно треть, благополучно миновав Меллоузову лачугу, я вдруг замер на месте: прямо передо мной из-за каменной ограды высовывалась голова. Она тут же исчезла, но у меня не было ни капли сомнения, что она принадлежит одному из Меллоузов. У меня просто ноги приросли к земле. Значит, подумал я, вся орава сидит в засаде, выжидая минуты, чтобы напасть на меня, потому что вы и представить себе не можете, что это были за безобразники. Вот уж кто не знал никакой узды. Им ничего не стоило опрокинуть на вас ведро с водой, в особенности если, как тогда, вы шли в своем лучшем костюме, да к тому же еще светлом.

Пожалуй, раз уж я сообразил, что вся шайка в сборе, лучше было бы спрятать гордость в карман и пуститься наутек, но что-то меня удерживало.

— Эй, Тод, выходи, — крикнул я и подбежал к ограде, хотя знал наверняка, что если он сидел там один, его теперь и след простыл.

Но он не убежал. Напротив, он сидел скорчившись у ограды и так прижался к ней головой, что даже не видел, как я смотрю на него сверху.

И тут вдруг мне вспомнился рассказ сестер про девчонку Меллоуз — как она пряталась в поле, после того как ее обрили. То ли поэтому, то ли потому, что притаившийся у ограды подросток, несмотря на короткостриженные волосы, был обряжен в нечто вроде юбки — настолько я мог разглядеть даже в сумерках, — я невольно вскрикнул. Это был вовсе не Тод. Это была его сестренка, та, что обрили. Но хотя ей сняли волосы наголо, они, должно быть, у нее очень быстро росли, потому что ее голова была покрыта густой шапкой тугих золотистых завитков. Поняв, с кем имею дело, я принялся ее разглядывать, тем более что она меня не замечала, так как сидела, сжавшись в комок, прижимаясь круглой головкой к ограде. Мне тотчас пришло на мысль, что она похожа на пушистый полевой цветок, который у нас прозывают сузик. И прежде чем я успел подумать, у меня само собой сорвалось:

«Сузик, — только и всего: — Сузик».

Я и сейчас помню, как она тогда испугалась. При звуке моего голоса она в ужасе подняла голову и, увидев меня, вскочила на ноги. Мгновение мне казалось, сейчас она бросится бежать, но, очевидно, на этот раз она сумела превозмочь себя, да и любопытство оказа­лось сильнее стыдливости. Во всяком случае, уже подняв ногу, чтобы пуститься куда глаза глядят, она вдруг повернулась ко мне и, гневно сверкнув глазами, сказала:

«Как Вы меня обозвали?» — и посмотрела на меня так пронзительно, что невозможно было удержаться от смеха. Наверно, она подумала, что я обругал ее, хотя, живя на Медоу-лейн, она должна была знать все ругательства наперечет.

Я снова рассмеялся. Но смеялся я недолго.

«Ах, вы еще смеетесь надо мной? — набросилась она на меня. — Много о себе воображаете, мистер Дэниел Доггет! Так вот, знайте: пусть я простая служанка, но ни вам, ни кому другому я себя обзывать не позволю».

Видно, молодой голосок звучал так горячо, что даже теперь, много лет спустя, пытаясь передать его, старик невольно пришел в волнение — его сморщенное, пожелтевшее лицо слегка оживилось. Но уже в следующую минуту оно приобрело свой обычный вид.

— Знаете, что я сделал? — спросил он. — Отступил на всякий, случай на шаг назад и посмотрел ей прямо в глаза.

«Погоди! — крикнул я и, нагнувшись, стал рвать пушистые цветы, которые росли у ограды.

— Минутку, сейчас я тебе покажу, что такое сузик, — повторял я, укорачивая стебельки и собирая головки в букет. — Вот возьми, это тебе сузик на память», — сказал я, смотря на нее, потому что, пока я срывал цветы, она, уже осмелев, поднялась во весь рост и перегнулась через ограду. Она и в самом деле была очень похожа на цветок. Раньше я как-то не замечал, какое у нее прехорошенькое личико, округлое, нежное, с ласковыми глазами. Правда, как я потом убедился, она умела и сверкнуть ими, есла хотела. Но в тот вечер она была очень кротка. Минуту-другую она разглядывала меня, опершись об ограду, и вдруг, рассмеявшись, скользнула вниз и была такова: ее смех донесся до меня с дальнего конца поля, по которому она бежала.

Старик умолк, словно прислушиваясь к шороху легких шагов по влажной ночной траве. Потом заговорил снова.

— На другой день, когда, открыв ставни в лавке, я спустился к завтраку, первое, что я увидел в кухне, была девчонка Меллоуз, молча чистившая большой бидон.- Я глазам своим не поверил. О ее возвращении никто не упоминал. Сестры, надо полагать, понятия не имели, что она в доме, — они еще не спускались к завтраку. От неожиданности я даже вскрикнул:

«Кто там?»

Конечно, вопрос был бессмысленный — эту мальчишескую головку с шапкой тугих золотистых завитков нельзя было не узнать. Не знаю, поняла ли она, что я чувствовал, или нет, только не подала виду. Напротив, повернула ко мне голову и, лукаво улыбнувшись, сказала:

— «Это я, Сузик».

С этого все и пошло. Никто в городе уже не называл ее настоящим именем! Я напрочь забыл его, и другие, наверно, тоже, — сказал он не без удовольствия.

Но, взглянув на своего молодого собеседника, вдруг как-то сник.

— Неужели Вы думаете?. — воскликнул он. Молодой человек кивнул.

— Несомненно, — сказал он ровным голосом. — Сузик Меллоуз это и есть Мери Меллоуз.

Оба молча смотрели друг на друга. «Интересно, почему, — думал молодой человек, — почему эта девушка оставила в памяти старика такой глубокий след?»

—«Почему, — спрашивал себя Дэниел, — почему этот стряпчий выспрашивает меня о ней?» Уж не служила ли она горничной у его матери? Просто удивительно, как эти Меллоузы всегда умели заполучить себе место в хорошем доме. А Сузик — что бы там ни говорили его сестры — была чистюля, и ее охотно взяли бы в самую богатую семью; правда, сам он тоже не думал, что из нее выйдет толковая служанка — уж слишком она была строптива. Но она вполне могла перемениться. Интересно, жива ли она?

С минуту они продолжали смотреть друг на друга в упор, и в глазах у обоих был безмолвный вопрос. Кто-то должен был заговорить первым. Но кто?

«Спрошу его начистоту», — подумал молодой человек, но в это мгновение старик, стоявший лицом к большому окну, почему-то вздрогнул.

По улице, направляясь к дому, шла мисс Кейт Доггет.

Дэниел по-стариковски раздраженно фыркнул.

— Что случилось? — удивился молодой человек.

Но Дэниел прикусил язык. Он чувствовал, что попался. Если Кейт застанет их за разговором о Меллоузах, она бог знает что может наговорить. Стоит ей только услышать имя Сузик, и она уж не упустит случая пройтись на ее счет. И все сразу станет ясно. А у этих судейских слух очень тонкий!

— Боюсь, Вам придется извинить меня, сэр, — сказал он скороговоркой, смущаясь. — Вон идет моя сестра, а я должен был кое-что приготовить к ее приходу. Если Вас интересует место, где жила Сузик, Вы и сами без труда найдете туда дорогу. — И, взяв молодого человека выше локтя, он легонько подтолкнул его к выходу. — Минуете наш дом и свернете сразу налево.

С ума он, что ли, спятил, старый осел? Молодой человек удивленно поднял брови. Дэниела всего передернуло от унижения.

— Вы же знаете, что за народ эти женщины, — бросил он в отчаянии: Кейт была в двух шагах от лавки, и уже было слышно, как стучат по тротуару ее каблуки. — Мне не хочется, чтобы сестра знала, о чем мы здесь говорили. У меня на это свои причины, — добавил он, побагровев: последние слова представлялись ему верхом откровенности. Но молодой человек сохранял полную невозмутимость — правда, какая-то искорка мелькнула в его глазах.

— Понимаете, — почти шепотом сказал Дэниел, — о нас тогда уже пошли разговоры.

— Разговоры? — повторил за ним молодой человек.

— Про нее, — быстро проговорил старик. — И меня, — закончил он.

Вот она, его маленькая, засушенная тайна!

— Про Мери Меллоуз и Вас! — казалось, молодой человек вот-вот рассмеется. Но, увидев, что лицо старика снова подергивается, он принял серьезный вид и поспешил соответствующим образом объяснить свое удивление:

— Про человека с Вашим положением! — быстро нашелся он, и при этих словах старик сразу же преобразился.

— Вот-вот. У Вас, я вижу, правильные представления о жизни, — сказал он, — не то что у других!

И вдруг, проворно, как кошка, выскользнув из-за прилавка, сказал, трогая молодого человека за рукав:

— Хотите, я Вам об этом еще расскажу?

Тот посмотрел на часы.

— Я хотел бы пройти на Медоу-лейн и взглянуть на дом Меллоузов, — ответил он. — Если он еще стоит там...

В конце концов, засушенная любовь этого Дэниела не так уж его интересовала.

— Его там давно уже нет, — поспешил сказать Дэниел. — Посмотрите, где он стоял. Хотите, я покажу Вам то место, где я тогда увидел стриженую головку над оградой?

Старик был вне себя от волнения.

— Да, да, конечно, — сказал молодой человек, делая шаг к входной двери. Но Дэниел жестом остановил его.

— Не сюда! — вскричал он. — Сюда, пожалуйста! — и распахнул дверь в задней части лавки. Дверца велаво двор, в дальнем конце которого виднелись большие ворота. Они были открыты, и за ними желтело и зеленело протянувшееся за околицей поле. — Если Вы пройдете двором и выйдете в ворота, Вы очутитесь прямо на Медоу-лейн, — сказал Дэниел, указывая путь своей старческой, бескровной рукой. — Я присоединюсь к Вам, как только смогу.

Дверь за спиной молодого человека тотчас захлопнулась. Во дворе, обнесенном побеленной известью оградой, казалось еще светло, но, ступив за ворота, молодой человек увидел, что уже почти стемнело. Колея между невысокими оградами по обе стороны проулка едва виднелась, а поросшая травой обочина была непроницаемо темной, так что он только тогда заметил пасущуюся на ней одинокую корову, когда та подняла голову, выставив на фоне розового неба рога.

Проулок был невелик. Даже в сумерках можно было охватить его взглядом до последнего дома, за которым горбатился перекинутый через речушку мостик,а дальше, всего в нескольких ярдах, начиналось открытое поле. И домов было мало, не больше дюжины. Он сам без труда нашел бы то, что искал, - надо же было потратить столько времени в лавке! Старик успел до смерти ему надоесть. Молодой человек быстро пошел по проулку. Ну конечно же, среди цепочки огней, светившихся в окошках вдоль колеи, зиял темный провал - яркая цепочка прерывалась, чернота, света не было. Он быстро оглядел улицу от провала и дальше, до конца. Ровная линия освещенных домиков рвалась только в одном месте.

Это здесь! Молодой человек пошел медленно и, пройдя несколько шагов, оказался там, где когда-то стоял домишко Меллоузов, от которого теперь остались лишь передняя стена и часть боковой с оконной рамой без стекол, через которую было видно унылое запустение внутри. Раньше домишко стоял под соломенной крышей; но она обвалилась, и гниющие пучки соломы забили пустое пространство, которое когда-то служило основой очагу.

Молодой человек дотянулся до подоконника и, прижавшись к глинобитной стене, полуразрушенной от времени; стал смотреть в окно на гнилую солому и крапиву. Однако вскоре темнота скрыла от него даже эти следы запустения, и он ничего уже не различал, кроме пустых черных теней. Но он продолжал вглядываться в темноту, весь во власти царившей здесь грусти и одичалости. Постепенно слух его обострился, он стал напряженно прислушиваться, хотя и сам не знал, что ожидал услышать. 3вуки, что доносятся из заброшенного жилища, — верещание сверчка? Кваканье лягушки? Шелест летучей мыши? Или он надеялся услышать голосок молоденькой служанки, девчонки Меллоуз? Но чего он никак не ожидал услышать, так это голос Дэниела, внезапно, словно тень на стене, возникшего у него за спиной.

— Все обошлось как нельзя лучше, — объявил Дэниел, грубо прерывая его грустные мысли. — Я старался, чтобы Кейт вас не увидела, а она увидела, но получилось даже лучше. «Кто это был?» — спросила она, указав глазами на дверь во двор, как только вошла с улицы. Мне ничего не оставалось, как сказать ей про вас. «3ачем он приходил?» — сразу же спросила она. Пришлось сказать — конечно, не о девушке, а о Медоу-лейн.— «Ему зачем-то нужно на Медоу-лейн, — сказал я. — просил показать дорогу».

Я думал, она не поверит. Думал, спросит, что такому человеку, как вы, может понадобиться в такой грязной канаве, как Медоу-лейн. Но ей уже не терпелось попрек­нуть меня за что-нибудь. Для нее нет большего удовольствия, чем попрекнуть меня. «В таком случае, — говорит она, снимая шляпку и сразу же проходя за прилавок, — не понимаю, где твоя голова. Стоишь тут, как ни в чем не бывало, и рассказываешь мне, что отправил порядочного человека плутать в сумерках по грязи, — вот как она меня уела, — когда ты знаешь этот проулок как свои пять пальцев». Она не упускает возможности помянуть мне прошлое. Она и тогда частенько язвила меня, особенно если Сузик была рядом.

Молодой человек шевельнулся в темноте.

— А Сузик что? Как она к этому относилась? — спросил он задумчиво.

— А никак. Она ни разу ни слова не сказала Кейт в ответ, — заявил этот любящий брат. — Надо думать, не хотела, чтобы ей отказали от места. В то время я еще ничего не знал, но, верно, она уже тогда копила деньги на отъезд. Зато мне она высказывала все, что у нее наболело. Мне она все говорила. «Какой ты после этого мужчина! — попрекнула она меня однажды. — Как ты можешь выслушивать про меня всякие гадости, если правда все то, что ты мне говоришь!» — Дэниел смущенно хихикнул. — Я нет-нет, да напевал ей всякий вздор про ее глаза или волосы — сами знаете, как девчонки любят, когда им такое говорят. А иногда она вскипала: «Почему ты не даешь им отпор? — возмущалась она не раз, потому что Ханна по-своему не уступала Кейт. — Почему ты разрешаешь им совать нос в твои дела?» Я до смерти боялся, как бы сестры не услышали ее, потому что все это говорилось где-нибудь в углу за дверью, или в коридоре, а случалось, и в большой кладовой - ведь наш дом невелик, и в нем трудно уединиться.

«И пускай слышат, — отвечала она, вырывая у меня руку. — Ничего. Это нагонит на них страху. Вот уж где они взбеленятся. Ведь наверняка решат, что ты уже на веревочке и что я завтра же стану хозяйкой в доме и заберу у них ключи». — «Может, В свое время так оно и будет», - отвечал я, потому что, вы же знаете, такимдевушкам, как эта Сузик, невольно говоришь что-нибудь такое, не придавая словам никакого значения. Ну не болван ли я был тогда? Понимаете, я просто ничего не смыслил в таких делах. Помню, как меня холодным потом прошибло, когда Кейт сказала, что стоило только этой Меллоуз подать на меня в суд за нарушение обещания жениться и повтори она там хотя бы эти мои слова, Меллоузы могли бы отнять у нас все до последнего гроша. Правда, Сузик вряд ли стала бы подло наживаться на моей глупости — она была не из таких. Откровенно говоря, будь все иначе, никакой другой девушки я, наверно, и искать бы не стал, но, принимая во внимание наше положение в городе, ни о чем таком, конечно, с самого начала не могло быть и речи. Даже Сузик это понимала.

«Прежде чем купить своей суженой кольцо, пойди и купи два билета на поезд, — заявила она однажды, — потому что ни одна девушка в мире не пойдет в дом, где живут твои дорогие сестрицы». Я только смеялся, когда она заводила подобные речи. Уж очень она была хороша, когда честила Ханну и Кейт. Надо думать, она не забыла, как они гнали ее домой по улице с наголо обритой головой.

«Интересно, что бы ты сказала, — говорил я, — если бы я пошел сейчас на станцию и купил два билета на вечерний почтовый в Дублин? Что ты сказала бы, а?»

Она только смеялась в ответ.

«Сказала бы, что случилось чудо, вот что я сказала бы».

«Значит, ты поехала бы со мной?» — говорил я.

«Вовсе не значит, — отвечала она. — Уж если я решусь уехать из этого паршивого городишки, мне не нужен жернов на шею. Нет уж, благодарю. Я сама куплю билет. Думаю, однако, мне не понадобится его покупать, если твои сестрицы поймают тебя здесь со мной за дверью. Тогда билет купят они».

И знаете, так оно и вышло. Не знаю, как они дошли до этой мысли, но они решили, что меня надо спасать. Они, видите ли, были старше меня и лучше знали жизнь.

«При твоей мягкости, — объяснили они мне, — эта Меллоуз в два счета обведет тебя вокруг пальца».

Молодой человек снова шевельнулся в темноте.

— Неужели вы думаете, вы были ей нужны? - нечаянно вырвалось у него. - Судя по тому что вы говорите, у нее совсем другое было на уме.

— То есть не я, вы хотите сказать?

— Несомненно.

— Потому что она болтала, что уедет в город?

— Вот именно.

— И я так думал! Но мои сестры были умнее меня. «Это все, чтобы вернее заманить тебя, Дэниел!» — говорили они, и, честное слово, они были правы, потому что стоило ей заикнуться об отъезде, и я места себе не находил: мне страшно было подумать, каким пустым и унылым станет наш дом, когда она не будет сновать туда и сюда, мурлыкая или напевая что-нибудь себе над нос. Нет, здесь даже двух мнений быть не может: сестры были правы. Стоило бы ей еще раз-другой поговорить со мной об отъезде, и я потерял бы голову. Один бог знает, какие беды я мог навлечь на себя. Но, как я сказал, мои сестры были достаточно дальновидны. Женщины вообще, наверно, дальновиднее мужчин. Как бы то ни было, когда узел был разрублен, мне пришлось признать, что они правы. Когда она уехала и все кончилось, мне стало ясно, что со мной произошло. В голове у меня сразу просветлело, когда она исчезла с глаз долой — потому что, что бы ни говорили, а в ней было что-то такое, в этой Меллоуз. Она брала Вас за живое. Понимаете, о чем я говорю? И мои сестры поняли, что она за штука, и еще кое-что! У них хватило ума не посвящать меня в свои планы, пока они не привели их в исполнение. Видите ли, я понятия не имел, что у них был с ней разговор. Я понятия не имел, что Сузик уезжает. Она работала у нас до последней минуты! Наверно, Кейт поставила ей такое условие. И если бы в тот день я случайно не пошел к начальнику станции с жалобой — при доставке побили ящик посуды, — я, быть может, даже не простился бы с ней. Мне еще долго было горько вспоминать об этом. И горько сознавать, что Сузик могла подумать обо мне, хотя не в ее привычках было таить свои мысли про себя, а за те несколько минут, что мы говорили с ней на вокзале, она не сказала мне ничего особенного.

И вот, вручив начальнику жалобу, я вышел из багажного отделения и пошел по перрону, где стоял готовый к отправке пассажирский поезд. Я взглянул на негомимоходом, как смотрят на то, что вас не касается. Возможно, мое внимание привлекли освещенные окна вагонов — на перроне было темно, а надо вам сказать, в нашем городе нет места темнее и мрачнее, чем железнодорожная станция! Но это так, между прочим. Короче говоря, скользя взглядом с одного окна на другое, я вдруг чуть не вскрикнул: в одном из вагонов мелькнула знакомая фигура. Правда, девушка стояла ко мне спиной, подняв руки, укладывала багаж на полке. Не только спина, но и голубой жакет показался мне знакомым: у Кейт был точь-в-точь такой же, хотя на этой девушке он сидел не так, как на Кейт, да вокруг шеи алела яркая косынка, какую Кейт ни за что не надела бы. Кейт считала красный цвет вульгарным. Во всяком случае, я почему-то подумал, что уж если кто и надел бы такой платочек, так это Сузик. И вдруг меня словно пронзило: да это она и есть! «Как же так? Откуда?» — спрашивал я себя. И тут девушка повернулась, и оказалось, что я все-таки не ошибся: передо мной в самом деле стояла Сузик! Более того, она выглянула из окна и, несмотря на темноту, вне всякого сомнения, узнала меня. Помните, у нас в городе говорили, что у Меллоузов кошачье зрение: они видят в темноте.

«А, — сказала она, — это ты?»

«Сузик! — вскричал я. — Что ты тут делаешь?» И бросился к двери, а поезд вот-вот должен был отойти. Раздался свисток, паровоз пустил пар, и, по правде говоря, мне собственного голоса не было слышно; и пока я дергал за ручку закрытой двери, состав тронулся.

«Берегись!» — крикнула Сузик.

«Подожди! Постой минуточку!» — закричал я в полной растерянности, сам не зная, что кричу.

Сузик расхохоталась. «Не того просишь, я — не машинист!» — крикнула она.

И в этом была она вся — дерзкая, своенравная девчонка. Поезд стал набирать скорость. Я бежал по перрону рядом с вагоном.

«Куда ты? — кричал я. — Когда вернешься?»

Но Сузик только хохотала в ответ:

«Поживешь — увидишь!»

И только в самую последнюю минуту, когда я оказался на краю платформы и уже не мог бежать вровень с вагоном, она, очевидно решила, что ей нет больше смысла морочить меня.

«Прощай, Дэниел!» — крикнула она. Раньше она никогда не называла меня по имени, и я понял, что она хочет сказать мне что-то важное. Я приложил руку к уху, — чтобы не пропустить ни слова, хотя, судя по тому, что искры от паровоза и клубы пара и дыма летели в мою сторону, я и так все услышал бы, как и весь столпившийся на перроне народ.

«Прощай, Даниэл, — повторила она, — скажи спасибо своей сестрице Кейт».

От необычного напряжения Дэниел вдруг засипел: он не привык много говорить и к тому же перевозбудился.

— И тут она была права, — сказал он, успокаиваясь. — Бог знает, чего бы я только не натворил, если бы Кейт не взяла это дело в свои руки. Молодые люди легко воспламеняются. Только к старости человек приобретает здравый смысл. Не сомневаюсь, я убежал бы с ней, забыв про благоразумие.

Где-то далеко послышалось лязганье колес — очевидно, на разъезде за городом поезд отводили на запасной путь.

Дэниел вдруг почувствовал угрызения совести.

— Ну на что это похоже! — воскликнул он. — Болтаю о себе без умолку и, кажется, совсем заговорил вас, сэр. Вы ведь хотели уехать почтовым поездом.

— Тем самым, что и Сузик? — спросил незнакомец, к которому, по-видимому, вернулась веселое настроение.

— Да, — машинально подтвердил Дэниел, с чувством вины и тревоги думая уже о другом: он вспомнил, что Кейт велела не отпускать молодого человека и до поезда непременно привести его к чаю. У нее, конечно, уже накрыт в гостиной стол. В камине разведен огонь, вынут лучший сервиз и парадная скатерть. Но теперь им уже не поспеть. Как он оправдается перед ней? Это даст ей лишний повод язвить его. — Сестра будет очень сердиться на меня, - сказал он. - Она ждет вас к чаю.

— О, большое спасибо, — сказал молодой человек, — но мне нужно спешить на станцию.

Они дошли до конца Медоу-лейн и вышли к лавке Дэниела. Наверху в гостиной, как он и предполагал, горел свет.

— Простите мою навязчивость, — сказал приезжий, — но я хотел бы задать Вам еще один вопрос.

— Какой? — спросил Дэниел.

— Неужели вы никогда ни о чем не пожалели? — Дэниел остановился.

— Как вам сказать, — неохотно проговорил он после минутной паузы. — Человек есть человек. Нужно быть чучелом, набитым опилками, чтобы вас не волновали известного рода чувства. Надеюсь, вы понимаете, о чем я говорю?

Молодой человек кивнул.

— Но в целом, — продолжал старик, — я знал, все обернулось к лучшему.

— Но, насколько я понимаю, вы так и не женились. — Дэниел сердито пожал плечами:

— История с этой Меллоуз здесь ни при чем! — воскликнул он. — У меня отбоя не было от невест. Если хотите знать, меня и сейчас еще пытаются сватать. Только ни сваты, ни их невесты мне не нужны. — В голосе его прозвучало нескрываемое раздражение. — Вам не понадобилось бы долго жить в нашем городе, чтобы убедиться: женщины здесь одна некрасивее другой. Уж тут во всей Ирландии нет ему равных.

Молодой человек сочувственно кивнул.

— И все-таки, — сказал он. — Мнe кажется, вам есть о чем пожалеть. У вас сейчас была бы своя семья, росли бы дети.

— Женись я на ней? Вы это хотите сказать? — спросил Дэниел.

— Нет, не совсем, но... — пробормотал молодой человек.

— Как же вы не понимаете, что беда была именно в этом, — сказал Дэниел. — Сестры открыли мне тогда глаза. «Собой каждый вправе распоряжаться, как ему вздумается. Можешь опускаться до кого угодно, — говорили они. — Но каково тебе будет, когда люди бросят в лицо твоим детям, что мать их - прислуга, босоногая девчонка с городских задворков». Вот что они предвидели, вот что их страшило, — и, конечно, собственное унижение, но главным образом — дети. И постепенно, не сразу, конечно, я понял, что они правы. Удивляюсь, как вы этого не понимаете, сэр, человек с вашим положением!

Он и не заметил, что, пока говорил, лицо молодого человека приняло сухое, натянутое выражение.

— Я очень многим обязан моей матери, — сказал он. — Она была необыкновенная женщина.

В том, как он это сказал, чувствовалась холодная сдержанность.

Словно что-то оборвалось внутри у Дэниела. Он нарушил молчание, которое хранил столько лет. И для чего? Чтобы его так превратно поняли?

— Погодите! — сказал он. — Взгляните на это с другой стороны. Были бы Вы сейчас тем, что Вы есть, молодой человек, если бы Ваш отец, потеряв голову, женился на неграмотной девчонке с городских задворков? Вам вряд ли приходил в голову такой вопрос. А вот моя сестра Кейт его себе задала.

Они прошли еще несколько шагов. Свет из гостиноЙ длинным прямоугольником падал на темную улицу.

— Что ж, — сказал молодой человек, — рад слышать, что Вы так благодарны своей сестре, — и, различив силуэт Кейт в верхнем окне, быстрым жестом приподнял шляпу. — Откровенно говоря, я и сам имею основания быть ей благодарным. — И, произнеся эти странные слова, взглянул на часы и протянул Дэниелу руку. — Мне нужно спешить на поезд, — сказал он и, повернувшись к Дэниелу спиной, стал быстро спускаться по темной улице.

Минуту-другую Дэниел прислушивался к стуку шагов, раздававшихся в тишине. И только когда они смолкли — вернее, когда пронзительный свисток дублинского поезда прорезал кромешную тьму, — ему пришло на мысль, что, ответив на все вопросы приезжего, он сам не успел ни о чем его выспросить.

Кто он, этот неизвестный молодой человек? Почему егo интересует Сузик? Дэниел не знал... И, боясь взглянуть правде в глаза, не хотел знать ничего определенного. Он и так знал достаточно: разговор с приезжим не оставлял места сомнению: тайная надежда, которая все время жила в его душе, сбылась; смелый шаг, сделанный этой Меллоуз, привел ее к победе. Она была права, дерзко презирая Кейт, и Ханну... и его тоже. Ни один из них, с их благоразумием и трусливостью, никогда не осмелился бы рискнуть всем так, как рискнула она.

И когда он, пригнувшись, чтобы миновать низкую калитку в больших деревянных воротах, вошел во двор, на душе у него было не горько, а празднично. Пусть ему, вместе с Ханной и Кейт, суждено доживать свой век в беспросветной тьме и суете глухой провинции — ее он не связал с собой, он дал ей улететь. Пусть сам он никогда не подымался в заоблачные дали и никогда уж не подымется теперь, но по стремительности ее полета он мог предполагать, что дали эти есть, что где-то светит солнце.

Да чего там предполагать! Теперь он знал наверняка.